Voron :

я сам спрошу у Обломыча Обломыч- КОМУ СТИХИ?

Не знаю... просто стихи
Песенка "Grincements de roues" исполняет M.Jeanson. Кстати, оригинал на русском языке, а это перевод

Когда теряет равновесие
твое сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюет на человечество
твое ночное одиночество, --

ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и -- кстати -- самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности
с глубокими ее могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими ее дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклонятся данности
с убогими ее мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.

Серый город,
Серый день.
На асфальте грязном тень
Замороженного солнца.

Я иду как сын японца,
Сонно щуря свои глазки.
Я иду совсем не в сказку,
Не на праздник – на обед.

Мертвый город много лет
Пьет мою больную душу.
И сознание всё глуше
Отвечает на укусы.

Нет, конечно, мы не трусы
И не пленники, хотя -
Каждый, города дитя,
Будет городом и съеден.

Бледен вечер,
Город бледен.
Тень луны на тротуаре,
На помойках и на лицах.

Я пока не переварен
Златоглавою столицей.

© Copyright: Venta, 2002
Свидетельство о публикации №1201190006

--------
понравилось очень...

Александр Блок

НЕЗНАКОМКА

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

Вчера исполнилось 120 лет со дня рождения очень мною любимого Бориса Пастернака.

Единственные дни

На протяженье многих зим
Я помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим
И повторялся вновь без счета.

И целая их череда
Составилась мало-помалу -
Тех дней единственных, когда
Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:
Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течет
И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней,
И на деревьях в вышине
Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень
Ворочаться на циферблате,
И дольше века длится день,
И не кончается объятье.

Nata :

Вчера исполнилось 120 лет со дня рождения очень мною любимого Бориса Пастернака.

А ведь это на его верёвках повесилась Цветаева? (*извиняюсъ)

oblomoff :

А ведь это на его верёвках повесилась Цветаева? (*извиняюсъ)

Будь добр, поясни.

Насколько я понимаю, обычно смерть, любая смерть - несовместимость с жизнью. Только у кого-то эта несовместимость связана с болезнью, а у кого-то несовместимость жизни с жизнью.

После благополучной жизни профессорской дочки, после поездок по загранице, Швейцария, Франция, после жизни в Чехословакии, она вернулась в Сталлинскую Россию (со всеми вытекающими из этого последствиями), где она вдруг стала никому не нужна, где её отказывались публиковать. "Никому не нужна"-это мягко сказано. Арестовали мужа, арестовали дочь, без жилья, она кормила себя и сына тем, что распродавала вещи, привезённые из заграницы. При всём при этом, она была совершенно не приспособлена была к быту. А потом война, это самое первое, жуткое время, эвакуация. Ну, и Мур. Я так понимаю, она думала, что после её смерти ему будет легче, поможет Асеев.
А ещё, я слышала версию одной из причин её самоубийства, что тем самым она избавила себя и, что самое главное, сына, которого обожала и прощала ему многое, от голодной смерти, т.к. он автоматически становился сиротой и попадал под гособеспечение.

Она просто сломалась, просто устала, она вдруг решила, что её смерть принесёт всем только благо, она перестанет "существовать", т.к. жизнью это было назвать сложно и она считала, что принесёт благо любимому сыну. И она не могла больше писать. Жизнь просто проверяла её на прочность, как сталь, а она оказалась просто прекрасной женщиной.

Записка сыну:

Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.

Записка Асеевым:

Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает. А меня — простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете — увезите с собой. Не бросайте!

Но не знаю. Мне кажется эта печать трагизма и этот зов смерти, был с ней очень давно:

Марина Цветаева

МОЛИТВА

Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, Ты не скажешь строго:
- "Терпи, еще не кончен срок".
Ты сам мне подал - слишком много!
Я жажду сразу - всех дорог!

Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
и амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звездам в черной башне,
Вести детей вперед, сквозь тень...
Чтоб был легендой - день вчерашний,
Чтоб был безумьем - каждый день!

Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след...
Ты дал мне детство - лучше сказки
И дай мне смерть - в семнадцать лет!

Таруса, 26 сентября 1909

Разве так читают вслух?

Vadim :

Разве так читают вслух?

Думаю, что в данном случае голос звучал внутри человека...